04.05.2008 в 00:10
Trush написал(а):
правила обращения с волшебникамиО, знаете ли вы, каково это: осознать, что твоя девушка - твоя любимая, твоя рыжая, твоя самая нежная, самая светлая - на самом деле волшебница. Не знаете? тогда вам повезло, ей-Богу...
читать дальшекровать стоит прямо напротив окна, и свет четко вырубленной янтарной призмой прорывается через стекло и давит всей массой на одеяло, на сомкнутые веки, на сонное лицо... и возникает только два желания: ругаться и закрыться чем-нибудь от этого жуткого света, а она выбирается из-под моей руки, отбрасывает одеяло и, смеясь, бежит на балкон встречать утро. Да она с ним разговаривает больше, чем со мной! и с облаками этими кудрявыми... комковатыми... кучерявыми... блин, как они там называются? о! Кучевые! Или придет в плохом настроении и молчит весь вечер. Ужин ей приношу - молчит и не ест, чай завариваю - не пьет и молчит. Даже заговори я с ней - не отвечает. Только улыбается так грустно, поводит пальцами и со вздохом смотрит за окно: "ты знаешь, любимый, сегодня у драконов пятнистых зубки прорезались. так больно им, и смотреть на них больно, плачут..." А потом ставит на полку на кухне бутыль с надписью "Слезы Драконьи. Пятн. 2-6 мес.", и только попробуй, перепутай с уксусом или минералкой! Мало того, что реакция какая-нибудь пойдет магическая, так ещё и крику будет!
- Ну, не могу я так больше! - кричу, на надрыве нерва, бью кулаком по столу. Она молчит, сидит на табуретке у холодильника, обняв тонкими своими пальцами пузатую кружку (ох, и любят все они: ведьмы, сказочницы и волшебницы - такие кружки, не понимаю почему!) с чаем, и смотрит затравлено и испуганно, кажется. - Не могу я больше быть таким идиотом! не понимаю я ни черта в твоих колдовских штуках... - без сил опускаюсь на стол, запуская пальцы в волосы. Сказал - и вроде, полегче стало. И глаза у неё, у хорошей моей, больше не серые - зеленью наливаются, как поля при ускоренной съемке. - Научи меня... пожалуйста!
Молчит. Опять молчит, черт возьми! Сползает с табурета, отставив кружку, подходит и утыкается лбом мне в плечо. Да-да, мурлыкающая моя, мне уже стыдно за свою вспышку гнева, но вижу же - тебе тоже тяжело со мной таким, глупым и необразованным... но ведь должны же быть правила для тех, кто влюбляется в волшебников, правда ведь?
- Правда... - тихо-тихо шепчет и, обняв, обещает: - я что-нибудь придумаю.1. Волшебники молчат громко, и не надо быть глухим, чтобы их слышатьчитать дальше
Волшебники молчат громко, и не надо быть глухим, чтобы их слышать
Эта странная фраза была написана размашистым почерком на тополином листке, прилипшем к мокрому от дождя лобовому стеклу трамвая, ежедневно доставлявшего меня от метро домой. Почерк был не знаком, хотя я и подозревал, что это дело рук моей дорогой волшебницы. Значит молчат громко... Я отлепил своеобразную смс-ку от трамвая и, аккуратно положив между страницами книги, пошел домой. Родная моя приходит обычно позже меня: вечно у них в этом колледже для подрастающих волшебников какая-то лажа случается... то студенты вместо ромашек вырастят росянки, и не где-нибудь, а на шляпе директора, или молодые ведьмочки решат дружно поменяться внешностью - бегай потом разбирай, кто есть кто... Придет опять усталая, милая моя, молчаливая опять...
А я чувствую какое-то странное, не свое словно бы, вдохновение: бегаю по кухне, обрывая со свисающих с потолка трав листочки и бросая их в чайник, насвистываю что-то привязчивое... жду, словом. А когда я слышу её шаги на лестничной клетке, перетираю в пальцах тот самый листок с правилом и тоненькой золотой струйкой высыпаю в чашки.
Она заходит, и за ней в нашу маленькую квартиру под самой крышей, а с ней - ветер, запах дождя и пригоршня солнечного света... разматывает длинющий полосатый шарф, вешает пальто на крючок и молча просачивается на кухню усталым язычком пламени. Садится на свою любимую табуретку у холодильника, подобрав под себя ноги в мятых и забрызганных джинсах, и притягивает к себе кружку с чаем, а я...
вдруг слышу: Спасибо, любимый мой! Дождь пытался сегодня увести меня в кофейню, представляешь? дожили... Со мной дождь заигрывает. Узнаю, какой второкурсник это сотворил - велю курсовую по природной магии писать. Литра на три, пусть помучается... Хотя, если он сумел дождь уболтать, то это ему легко будет. А как у тебя день прошел?
Улыбаюсь, сажусь рядом на пол и, положив голову ей на колени молчу... молчу о том, как мы сегодня принимали комиссию, какие цветы распустились у нас на подоконнике вопреки всем законам природы, как отражается в трамвайных рельсах небо...
2. если волшебник верит, у него все получается
читать дальшеХожу из угла в угол: да где ее ветер носит? Снова нервный взгляд на часы - неужели минутная стрелка еще не подвинулась? Вроде ж я на нее целую вечность назад смотрел! А милой моей волшебницы все нет и нет. И нет и нет!
- Да что же такое-то! Почему не сказала, не позвонила? Вдруг что-то случилось? - вслух кричу я, оглядывая стены. С них на меня молча взирают сшитые зверюшки, пестрые и пуговичноглазые, рисунки какие-то, схемы и карты, прикнопленные вкривь-вкось, паучок под потолком - тоже молчит, да и ворон, прилетевший в гости, тактично прикрывает глаза: не хочет показывать, что видит мою истерику. Растерянно и смущенно провожу рукой по волосам - да, истерик ты, братец, влюбленный истерик... Ведь действительно: кто же тронет волшебника? Кто посмеет посягнуть на последнее чудо мира?
Вот уже и ключ в замке скребет. Вернулась, моя родная! Вылетаю в коридор встречать, а она стоит прямо в дверях и плачет.
Никогда такого страха не испытывал, честное слово. Даже когда у моего самолета двигатель отказал над горами.
Но, как и тогда, я справился с собой, сжал весь этот ужас в один маленький, но очень твердый и плотный комочек, прыгающий, как каучуковый мячик по полупустой грудной клетке, подошел к рыжей моей, осторожно завел в квартиру и запер дверь. и только после этого прижал ее к себе.
Она тут же всхлипнула, волшебница моя кудрявая, и что-то в кулачке сжимает, возле самого моего сердца.
- Что это, родная? - ласково спрашиваю, наощупь зажигая свет. В ее ладошке - неопределенный, помятый комок пыльно-серого цвета. И она его бережно мизинчиком гладит.
- Помнишь, я рассказывала, что у нас из парка статуя сбежала? - припоминаю: мраморный мальчик, смотрящий на звезды, студенты считают хорошей приметой подержать его за руку перед экзаменом, а первокурсники каждый год шьют ему плащ, берет и шпагу в ладонь вставляют. Ну, сбежал мальчишка...С кем не бывает? - А на противоположной стороне аллеи - Шут на руках стоял, помнишь? - снова киваю. Ведь я на этой аллее каждый раз мою волшебницу с работы встречал, и на сапожках шута позвякивали бубенчики. Мне казалось, что мальчишка-арлекин улыбался, когда мы с родной моей проходили мимо.
- Тоже сбежал? - Жалко было бы...
А волшебница моя головой мотает и снова на комок этот кивает - и в слезы.
- Это - его сердце. Не выдержал, что друг без него ушел... - Я присмотрелся: действительно, ком напоминал анатомическое сердце человека, только в ромбики, как на пестром комбинезончике Шута. Кое-где было видно выцветшие лица валетов, дам и джокеров, меловую схему созвездия Гончих Псов, неровные строчки стихов и пара аккордов. - Представляешь: прихожу сегодня на работу, пробегаю мимо пустого пъедестала, а напротив - он лежит, опрокинутый, а на груди - трещина и вот это. Академик Лисовский (помнишь, я говорила, он специалист по дифференциации сказочников и волшебников?)целый день пытался восстановить его, но не получилось. Я потом в его лабораторию пробралась, а он... он, - она снова всхлипнула, - он его выбросил, понимаешь? В мусор выбросил! А Шута отдал в мастерскую - обычным людям отдал, чтобы они его переплавили...
Я вздрогнул - мальчишку этого в переплавку? У них же все статуи живые. Это все равно, что человека живого, вроде нашего дизайнера, замумифицировать и эту мумию работать посадить в офисе.
- Вот я и забрала это к себе. Нельзя сердце в мусор...
Она скидывает туфли и, не снимая плаща, проходит в комнату, баюкает крошечное сердечко бронзового шута в ладонях. В комнате она бережно кладет его на стол, подстелив чистый лист бумаги, проводит пальцами в воздухе и, покачав головой, идет на кухню.
Бедняга-шут...
- Слушай, а что вообще случилось-то? - я стараюсь отвлечь ее, а то от тоски волшебников по стенам тени шарахаться начинают. Ставлю перед ней ее любимую чашку; в чае осколком солнца плавает кружок апельсина, но моя волшебница не улыбается.
- Шуту нравился Звездный Мальчик, его целеустремленность, его легкость, его сосредоточенное спокойствие... - она проводит пальцем по краю кружки, усмехается, - Говорят, что у статуй нет сердец...Я ведь ничего не смогу сделать, правда. Даже мы не умеем сердца зашивать. Даже Лисовский не смог.
- А ты сможешь, - уверенно заявляю я, а она только пожимает плечами. - Ты же знаешь, что сердца у статуй есть, что им тоже нужно тепло. А твой академик ввернул бы на это только что-нибудь про теплопроводность металлов! - улыбается, тааак, я на верном пути. - Смотри: там карты, клетки, стихи - а поверх мелом - звезды. Ведь тот Мальчик на них смотрел, да?
Она вскидывает глаза на меня, изумленные и восхищенно-золотые. Она вся словно бы наливается золотом - даже кудряшки, кажется, еще рыжее стали.
- Ты у меня чудо! - вскакивает со стула, опрокинув чашку, и, порывисто обняв меня, летит в комнату, только плащ за спиной, как крылья, бьется да осколки кружки на полу в луже чая покачиваются.
Я собираю осколки, вытираю лужу чая и знаю - она сейчас ищет среди лоскутков синий-синий вельвет, высунув язык, переносит на него серебряной краской карту звездного неба и пришивает заплатки на бедное разбитое сердечко.
Надо будет попросить ее потом переставить Шута подальше от пустого пъедестала. И повыше, поближе к звездам.
3. Волшебник умеет многоечитать дальше
- Волшебник умеет многое: делать крылья, говорить с солнцем, любить весь мир... Так что, Ксан, тебе с ней повезло ого-го как! - Ирка, подруга моей любимой, сидит у нас на кухне, завернувшись в плед, пьет глинтвейн из серебряного кубка (и где она его только достала?) и ждет, пока будут готовы её крылья. Она пришла изможденная и исцарапанная, пешком поднялась на наш самый верхний этаж и ввалилась в квартиру печальным куском боли. Ирка - ангел-хранитель, и подобные производственные травмы для неё не в новинку. Царапины, ожоги, синяки и круглые, набрякшие темно-вишневой кровью, пулевые отверстия - это ерунда, гораздо хуже, когда приходится латать крылья. Они у Ирки смешные: пестрые от заплат и разноцветных ниток, а ведь когда-то были серенькие, пушистые, как голубиное горлышко. А заплатки - потому что работа у неё нервная, а у моей рыжей серого материала на заплаты нет. Да и не поднимут они в воздух, серые-то... - Причем, заметь, если сказочники делают крылья по вдохновению, а ведьмы только тем, кого любят, то волшебники готовы стараться для всех!
- Слишком для многих она старается, - ворчу. Ещё бы, я же почти отелло... Вот и сейчас она, вместо того, чтобы сидеть с нами и разговаривать на умные темы за глинтвейном и чаем, заперлась в комнате с потрепанными иркиными крыльями: штопает.
- Глупый ты, - Ирка улыбается и качает головой. - Она же по-другому не умеет! Для волшебника это так же естественно, как для тебя.... да в том же интернете копаться! Эх ты, не ценишь ты её...
Я просто молчу от такой наглости. Хотя, Ирка - ангел, а они всегда говорят сразу то, что думают.
Я не ценю мое рыжее солнце? надо же было такое придумать... Эх, Ирка-Ирка, дурень крылатый.
А она продолжает:
- Влюбленные волшебники, чтоб ты знал, это стихийное бедствие! Раньше даже поверье было: мол, любовь волшебников иногда приносит несчастья, - Ирка отставила опуствеший кубок, подмигнула мне и, словно по секрету, тихо произнесла: - А я, в силу своей деятельности, могу с уверенностью добавить: но значительно чаще любовь волшебников эти несчастья уносит. Тебе же с ней помощь нашей организации вообще никогда не понадобится.
- Сплетничаете? - моя любимая волшебница заходит в кухню, бережно неся перед собой потяжелевшие пестрые крылья Ирки. - Кровь с них отстирать так и не удалось.
- Ничего, на солнце выцветет, - улыбается Ирка и шагает с подоконника в осень. И только плед остается мертвой бабочкой лежать на табуретке. И мы остаемся.
Вдвоем.
продолжениеМы остаёмся вдвоём.
Она садится на свою любимую табуретку, с ногами, поднимает осиротевший плед, нежно гладит его, шепчет что-то тихо-тихо – эй, а как же я, это мне она обычно так шепчет! – и укрывает колени клеткой, которая помнит свою родину: далёкие холмы, покрытые вереском…Она смотрит на меня лукаво, улыбается, и я чувствую, какой же я всё-таки дурак, я всегда это чувствую, когда она так смотрит: ласково, с едва заметной укоризной, – ну как же ты не понимаешь, всё ведь так просто… - а в её глазах отражается небо трамвайных рельс и капельки дождя на высокой траве.
Я вижу, что она устала, наливаю ей чаю в ей любимую кружку, а она, вместо того, чтобы пить, греет об неё руки, и на расписанной ею же глине остаётся красная полоска.
- Любимая, ты поранилась? – вскакиваю, судорожно мечусь по кухне в поисках аптечки.
- Где? Ах, это?..- она задумчиво всматривается в кончик мизинца, и ранка под её взглядом, как будто смутившись, затягивается. – Ерунда, иголкой укололась, пока Иркины крылья зашивала.
Я удивлённо застываю посреди кухни с бинтом в одной руке и пузырьком зелёнки в другой. Никак не привыкну, что она ни за что, никогда не попросит о помощи – просто чтобы я не беспокоится, и затягивать раны умеет сама. Она всё умеет сама…И зачем ей тогда такой недотёпистый я?..
- Сама, ага…
А ещё я никак не могу привыкнуть к тому, что при ней нужно думать как можно тише: услышит – засмеёт. Ууу, ведьма…
- Сама-то сама, только зачем мне всё это было бы без тебя – как думаешь, а?
Встаёт, кутаясь в плед, подходит, щёлкает по лбу, прикрывает мне глаза ладошкой и шепчет тихо-тихо:
- Глупый, я ведь всё это могу – благодаря тебе. Просто мы, волшебники – большие чудаки, мы не умеем жить одни. И не хотим.
Рыжая моя, волшебница моя хорошая. Шечу её за ушком, а она виснет на шее и мурчит – и тепло-тепло. Странные они, эти волшебницы – обо всём забывают, стоит только за ушком почесать немножко. Хотя я что? Я ничего, я не жалуюсь. Мне же лучше…
…Улыбка волшебника – как рисовать апельсин на оконном стекле: ярко-оранжевый и зелёный, а потом ещё один, и вот уже вся краска кончилась…
Она не терпит дома две вещи: просроченный ПВА и хлебные крошки в мусорном ведре.
- Ну я же уже много-много раз говорила тебе: крошки нужно собирать и высыпать в кормушку. А то скоро прилетят голуби и один мой знакомый ворон, а кормушка пустая. Знаешь, как мне будет стыдно?
Да, я дурак: я опять забыл, что хлебные крошки нужно оставлять птицам. Хорошая, рыжая моя, ну не сердись! Хочешь, я сейчас сбегаю за хлебом, мы им свежего в кормушку покрошим?
- Ты так и не понял, - она открывает окно, высовывается чуть ли не по пояс, внимательно смотрит на небо…А в волосах у неё, у рыжей моей, играют солнечные зайчики, и если я сейчас попытаюсь угадать, какого цвета у неё глаза, всё равно ошибусь. Повернулась – ну конечно, синие с серой каймой, а я думал, голубые… Закрывает окно, смотрю: а в кормушке крошки хлебные лежат.
- А эти откуда? – спрашиваю, а сам уже всё знаю.
- Ну я же привыкла, что ты вечно всё забываешь, вот и припрятала немножко. Видишь, пригодились, - улыбается, не может не улыбаться. Иногда мне кажется, что она просто не умеет не улыбаться, когда смотрит на меня вот так, щурясь от верхнего света, который я зажёг, посмеиваясь над моей недотёпистостью и радуясь, что не придётся краснеть перед степенным вороном: тогда, может быть, он расскажет нам ещё пару историй…Хотя я-то всё равно ничего не пойму, буду сидеть и слушать с умным видом, а она потом, закрыв за вороном окно, улыбнётся моей растерянности и перескажет всё своими словами. Рыжая моя…
А ещё, когда она чистит апельсин, сок течёт ей на ладонь - кусочек оранжевого витражного стекла, а я бережно беру её ладошку и выпиваю золотистое чудо с любимой руки, а моя рыжая смеётся и отдаёт мне половинку апельсина, капнув чуточку сока на макушку…А корочки потом сушит и ссыпает в мешочек, сунешь в него нос - а он летом пахнет. Или заливает воском и делает свечи, которые терпеть не могут кошки и обожаю я. А она смотрит на нас всех и улыбается, довязывая очередной шарф кому-нибудь из друзей - он будет пахнуть апельсином, морозом и её руками, и я буду чуть-чуть ревновать, когда она снова подарит кусочек себя кому-то другому. А потом буду счастлвив, когда она погладит меня по щеке и скажет:
- Спасибо тебе, хороший мой.
- За что? - спрошу.
А она ответит:
- За то, что я могу улыбаться.
Странный народ эти волшебницы: руки у них мягкие, а в глазах небо отражается, даже если за окном тучи и серость. И рыжие они, все. Какого бы ни были у них цвета волосы. от Варьянис О'Флаэрти
URL записи
@темы:
Кристиан,
Кэта,
Друзья,
Настроение,
Сны,
Точка зрения,
Я,
Город